"Ф.М.Достоевский: личность и творчество в свете времени"

В прошлом году в России и за рубежом широко отмечалось 200-летие Ф. М. Достоевского, давно ставшего одним из главных символов великой русской литературы. Как-то мне довелось присутствовать на вечере, посвященном творчеству писателя в Центральном доме ученых. К немалому моему удивлению, пришлось выслушать с десяток бойких и комплиментарных пятиминутных докладов, в каждом из которых непременно использовались эпитеты «великий» и «гениальный», но – ни малейшей попытки действительно глубокого анализа творческого наследия классика. В самом деле, в представлении многих писатель давно превратился в некий непререкаемый символ (в идола?), которым можно только восторгаться, при этом живой, страждущий, противоречивый человек с его сложной судьбой, с его глубокими сомнениями и переживаниями куда-то исчез. То есть, с одной стороны, мы хорошо знаем настоящую биографию Ф. М. Достоевского, но, с другой, его жизнь со временем превратилась в житие. А со святыми и великими не принято спорить, ими можно только восторгаться. Между тем, творчество Достоевского, как никого другого из русских классиков, вызывает желание дискутировать, спорить. Понятно почему: Достоевский – больше, чем писатель, он философ и мыслитель (при этом в ряде случаев ему свойственно менторство), а область идей – это область споров и противоречий. В действительности предмет анализа может быть существенно шире.

В недавней статье в журнале «Литературные знакомства» я отмечал определенную грубость и искусственность драматургии главных романов писателя (цепь случайностей, совпадений, странных поступков, искусственное нагнетание страстей, явный мелодраматизм), надуманность многих рассуждений (например, Раскольникова: «Наполеон – не Наполеон»; между тем, эта придуманная, достаточно случайная или мимолетная мысль ложится в основу дальнейшего повествования. А разговор Ивана и Алеши Карамазовых в трактире – братья мало общались раньше, у них серьезнейшие семейные проблемы, - но вместо этого Иван нудно и долго рассуждает о человеческой жестокости, о боге, о народе, об издевательствах над детьми, о великом инквизиторе и т.д.), очень медленный, тяжелый, неуклюжий, излишне подробный язык писателя и его героев. Недаром по поводу «Братьев Карамазовых» Лев Толстой утверждал, что у Достоевского все герои говорят одинаково (за исключением Грушеньки – Л.П.). Но продолжим. Не могу не отметить рыхлость и растянутость сюжетов главных романов писателя, замедленность действия (на описание «либерала» Степана Трофимовича Верховенского, отнюдь не главного лица романа «Бесы», Достоевский тратит десятки страниц; но почти так же медленно и обстоятельно Достоевский описывает и Федора Павловича Карамазова, и старцев в монастыре), перегруженность деталями, которые обыкновенный читатель тут же упустит, вялость повествования ( роман «Братья Карамазовы»  лишь во второй части повествования становится более динамичным), сюсюканье («Братья Карамазовы»: Илюшина постелька), дидактичность.

Следует отметить, что вообще-то русская литература знает двух разных Достоевских: раннего, автора замечательно пронзительных «Бедных людей» и позднего, или «зрелого», автора знаменитого пятикнижия, включающего романы «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы», «Подросток» и «Братья Карамазовы». А между ними арест, Петропавловская крепость, гражданская казнь и ожидание казни настоящей, каторга и ссылка и, что не менее важно, глубокая идейная трансформация писателя из человека либеральных, демократических и даже социалистических убеждений в религиозного консерватора, монархиста и – в реакционера? Впрочем, тут сложнее, художественная правда большого писателя нередко противостоит его личным, субъективным взглядам.

Темен и мрачен мир Достоевского: темные и тесные дворы-колодцы и убогие каморки Санкт-Петербурга, бедные, подчас нищие, униженные и оскорбленные люди, набирающие силу бесы, убогий Скотопригоньевск, жалкий провинциальный быт, монастыри, старцы, к которым тянется неиссякаемый поток страждущих, туберкулез и пьянство, масса разной степени негодяев: Тоцкий («Идиот»), князь Валковский (« Униженные и оскорбленные», Лужин, Свидригайлов («Преступление и наказание»), Петруша Верховенский, Ставрогин и бесы поменьше («Бесы»), Карамазов-старший и Смердяков (« Братья Карамазовы»), да ведь и разгульный Рогожин («Идиот») и хитрый Ракитин («Братья Карамазовы»), которого так не любит писатель, целая галерея самоубийц: Свидригайлов («Преступление и наказание», Смердяков («Братья Карамазовы»), Ипполит Терентьев («Идиот») и «идейные» самоубийцы Кириллов («Бесы») и Крафт («Подросток»). Да ведь и строятся четыре главных романа Достоевского вокруг убийств, которые служат кульминацией произведений. Пусть в некоторых романах писатель использовал судебную хронику, в частности в «Бесах» громкое дело Нечаева с его катехизисом революционера, сути дела это не меняет. Сравним с Россией Пушкина, Толстого, Тургенева, Чехова. Даже у борца с царизмом Горького, пожалуй, больше просветов. В самом деле, если вся русская литература вышла из гоголевской «Шинели», то именно творчество Достоевского и есть ее прямое продолжение. Именно Достоевский подхватил и пронес через все свое творчество тему бедного, страдающего маленького человека.

Нельзя сказать, что у Достоевского нет добрых и честных  героев. Те же князь Мышкин, Алеша Карамазов, но и Соня Мармеладова, и Катерина Ивановна, и сестра Родиона Раскольникова Дуня, и их мать Пульхерия Ивановна, и другие, но зло в романах Достоевского много активнее, деятельнее, решительнее, в то время, когда добро беззащитно и часто сводится к одной лишь вере.

Не могу не отметить: в романах Достоевского очень высок процент изломанных, психически и физически нездоровых людей, очень часто они теряют сознание, падают в обмороки, болеют. Князь Мышкин страдает эпилепсией и сходит с ума; Парфен Рогожин, убив Настасью Филипповну, оказывается «в полном беспамятстве и горячке»; Родион Раскольников, убив старуху-процентщицу и ее сестру Лизавету, тоже в течение нескольких недель мечется в беспамятстве и горячке; Смердяков страдает эпилепсией и совершает не очень мотивированное самоубийство, потому что никакого раскаяния он не испытывает; Иван Карамазов, молодой и здоровый человек 24 лет – он тоже впадает в беспамятство и горячку; кликушеством (истерией) страдала вторая жена Федора Павловича Карамазова; но и у Екатерины Ивановны (невесты то ли Дмитрия, то ли Ивана Карамазовых) тоже истерика и тоже беспамятство, и даже вполне себе крепкая Грушенька два дня лежит без сознания. Да ведь и Николай Ставрогин из «Бесов»: оттаскал за нос помещика Гаганова, укусил за ухо губернатора, публично поцеловал чужую жену, соблазнил девочку Матрешу (в последний момент Достоевский исключил эту главу) и совершил ряд других асоциальных поступков, так что некоторые психиатры предполагают у него шизофрению. Этот список можно продолжить. Однако не слишком ли? Добавлю от себя: горячка – с медицинской точки зрения это очень неверное, ненаучное определение.

С чем же связано столь мрачное и болезненное изображение действительности у Достоевского? С одной стороны, это и есть критический реализм. Тяжела, бедна и бесправна была жизнь большинства россиян, огромным – разрыв между высшими слоями населения (аристократией) и простыми людьми. Великая русская литература прямо или косвенно боролась с самодержавием, за реформы и справедливость, показывала жизнь и защищала интересы «маленького» человека. Это была великая борьба и великая миссия. И Достоевский был участником этой борьбы и этой миссии. Он был дворянином во втором поколении (при том, что  род Достоевских очень древний), но практически, по положению своему, небогатый разночинец. Он знал жизнь народа и сам был частью этого небогатого народа, всю жизнь нуждался в деньгах, очень часто жил в долг. Он и вошел в литературу именно как разночинец и как революционный демократ. Первая повесть «Бедные люди» печаталась в демократическом журнале «Современник» и высоко была оценена и редакцией, и неистовым глашатаем революционной демократии критиком Белинским. Голоса героев повести Макара Девушкина и Вареньки – это не просто крик о справедливости, но это и прямое обвинение существующему режиму. Стоит отметить, что примерно в это время и сам автор не только посещал кружок Петрашевского, но и был одним из организаторов тайного общества. Но и позже, Достоевский всегда оставался социальным писателем. О несправедливом устройстве российского общества его «Униженные и оскорбленные», да ведь и «Записки из мертвого дома» тоже о свинцовой, непроглядной тьме русской жизни XIX века. И в последнем романе Достоевского «Братья Карамазовы» перед нами снова предстают бедные и униженные люди – это семья отставного штабс-капитана Снегирева. Словом, Достоевский – глубокий социальный писатель, прекрасно знающий и честно изображающий темные стороны российской жизни. Все это так. Но это, с одной стороны…

А с другой на творчество Достоевского немалый отпечаток наложила болезнь. Как известно, он страдал тяжелой формой эпилепсии. А эпилепсия – это не только судорожные кризы, эпилепсию относят к психиатрическим заболеваниям. Для нее характерна прежде всего вязкость психики: обращение к одним и тем же образам, мыслям, замедленность психических процессов, застревание на деталях, чрезмерная обстоятельность, трудность переключения, часто невозможность отличить главное от второстепенного, ухудшение памяти. Именно эти черты и проявляются в творчестве Достоевского. Добавим сюда и крайне неблагоприятные факты его биографии, и его нелегкую жизнь, частую нужду, и тот факт, что на протяжении многих лет Достоевский по сути дела был литературным поденщиком. И вот последствия: повторяемость сюжетов (в структуре романов «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы» и «Братья Карамазовы» можно без особого труда найти много общего), переживаний героев, да и самих героев (Грушенька из «Братьев Карамазовых» сильно напоминает Настасью Филипповну из «Идиота»;  и Алеша Карамазов чем-то похож на князя Мышкина; и самоубийца Крафт из романа «Подросток» очень явственно перекликается с «идейным самоубийцей» Кирилловым из «Бесов». Повторяются и эпизоды. Один из самых драматичных эпизодов в романе «Идиот»: Настасья Филипповна бросает в огонь сто тысяч рублей, огромнейшую по тем временам сумму. Здесь явный надрыв, очень характерный для Достоевского, нечто мелодраматическое. В «Братьях Карамазовых» эпизод повторяется, правда, в значительно более скромном виде. Отставной штабс-капитан Снегирев, замученный безденежьем, в порыве гордости сминает и выбрасывает в снег двести рублей, которые дает ему Алеша Карамазов. А вот другое совпадение: в «Бесах» Николай Ставрогин оттаскивает за нос помещика Гаганова, в «Братьях Карамазовых» Митенька Карамазов ровно так же оттаскал за бороду несчастного эксштабс-капитана Снегирева. Эти сопоставления можно продолжить. Это, конечно, частности, но и факты к размышлению и анализу. Добавим, в ряде случаев у Достоевского явно происходит перенос его собственных болезненных состояний на его литературных героев.

Ценится Достоевский прежде всего как писатель-психолог, как мыслитель и философ. Он, действительно, очень глубоко и всесторонне раскрывает внутренний мир своих героев, причем, что очень важно, в развитии. Наиболее показательный пример – Родион Раскольников. В первых главах романа перед читателем предстает мрачный интроверт, болезненно размышляющий о людях и о себе: «тварь дрожащая или все дозволено». Совершив двойное убийство, Родион Раскольников проходит через катарсис и обращается к вере; страданием и службой людям, любовью он хочет искупить свою вину. Нечто похожее происходит и с Митей Карамазовым. Но – насколько правдоподобно это преображение? Отметим, что и сам Достоевский, - а арестован он был практически безвинно, он никого не убивал, и все дело Петрашевцев – это дело всего лишь мечтателей – так вот, и сам Достоевский пережил нечто подобное. По свидетельству сотоварищей, еще в Петропавловской крепости, то есть до каторги, он пересмотрел свои убеждения. Он всегда был крепко верующим православным, вероятно, в первую очередь это и способствовало внутреннему перелому. Так что у Достоевского было, конечно, моральное право вести по этому пути своих героев, но – не брал ли в этих случаях верх над писателем проповедник? Отметим, в Достоевском сильно выражено проповедническое начало. Вот и долгий рассказ-исповедь старца Зосимы в «Братьях Карамазовых» - это ведь не что иное, как проповедь.

Стоит признать, что творчество Достоевского во многих отношениях представляется архаичным, значительно более, чем творчество его современников: и стилем, и языком, и крайней замедленностью развития действия, но еще больше православным мировоззрением, отношением к самодержавию, выраженным антизападничеством. Поздний Достоевский всецело принадлежал к консервативному, даже к реакционному лагерю, противопоставлял православие католицизму, и это при том, что российское православие представляло собой огосударствленную религию и – Россию противопоставлял Европе. Его близким другом был обер-прокурор Синода (министр церкви), известный реакционер Константин Победоносцев, тот самый, который сыграл ведущую роль в принятии определения об отпадении Льва Толстого от православной церкви и о котором Александр Блок писал:

Процитирую К. Победоносцева, ибо эта цитата очень точно определяет место и значение Ф. М. Достоевского в русской жизни конца XIX века. «Вчера вечером скончался Ф. М. Достоевский. Мне был он близкий приятель, и грустно, что его нет. Но смерть его – большая потеря и для России. В среде литераторов он, - едва ли не один, - был горячим проповедником основ начал веры, народности, любви к отечеству. Несчастное наше юношество, блуждающее, как овцы без пастыря, к нему питало доверие, и действие его было весьма велико и благодетельно».

На протяжении многих лет Достоевский вынашивал философскую идею «легенды о великом инквизиторе» и в конечном итоге включил эту притчу в свой последний роман «Братья Карамазовы», вложив ее в уста брата Ивана. Этот текст считается вершиной его писательской и философской мысли. Но тут, очевидно, явный конформизм. В действительности это очень анахроничный, тяжелый и малопонятный текст с прямыми выпадами против католической церкви и менее заметными против социалистического учения, с ложным противопоставлением свободы и «хлеба». Текст, совершенно неинтересный для нерелигиозного читателя. В самом деле, Иван Карамазов утверждает, что без веры в бога и в бессмертие нельзя любить человечество. Но это абсолютно ложное, надуманное утверждение.

Ф. М. Достоевский известен в России и в мире не только как писатель, но и как религиозный, православный философ. В своих подходах он был близок с другими религиозными философами. Как известно, конец XIX - начало ХХ века – это время расцвета русской, прежде всего религиозной философии. Творчество Достоевского и его философское наследие высоко ценили Л. Шестов, В. Розанов, Д. Мережковский, посвятившие ему ряд своих произведений. Но вот вопрос, насколько гармонично православный философ и человек идеи уживался в Достоевском с художником? Не страдала ли художественная правда из-за его философских конструкций? В самом деле, нередко писатели вопреки логике развития художественных образов используют своих героев для выражения собственных взглядов. Соблюдена ли тут мера? Был ли Достоевский до конца справедлив к собственным персонажам? Приведу несколько примеров. Вот уже знакомый нам Николай Ставрогин из «Бесов». Это бретер, баламут, растлитель, человек глубоко аморальный и жестокий; он участвует в организации тайного общества и пишет для него устав. В своем романе Достоевский разоблачает революционеров и их методы и, понятно, Ставрогин для него персонаж глубоко отрицательный и неприятный. Но зачем же доводить до абсурда? Обязательно ли такому человеку соблазнять девочку 10 или 14 лет (из неопубликованной главы), таскать за нос провинциального помещика, прилюдно целовать чужую жену и – укусить за ухо губернатора?! Это, скорее, гоголевские приемы, но Гоголь – писатель-сатирик, один из основоположников фантастического реализма, для него, в отличие от Достоевского, гротеск органичен. А вот другой пример: роман «Братья Карамазовы». Старший Карамазов, Федор Павлович – неверующий; Достоевский рисует его похотливым, развратным, скандальным, хитрым, жадным стариком с соответствующей биографией. И неверующий скептик Смердяков – мерзейший тип, хотя, если задуматься и отбросить шаблонные представления, это вполне ординарный и даже совсем не глупый холоп, хотя темное происхождение и низкая жизнь тянут его вниз. Но ведь и несомненно умный и приличный Иван Карамазов не вызывает симпатию писателя; в конце романа он впадает в горячку (сходит с ума) и ему видится черт, с которым он отождествляет себя. А уж на атеиста и критика существующей действительности Ракитина Достоевский совсем не жалеет черной краски. Достоевский, кстати, прочит его в секретари литературного журнала либерального направления. Тут уж точно нечто личное. Неприязнь к либеральным литературным журналам? Но вот к разнузданному Митеньке Карамазову и к отнюдь не благодетельной Грушеньке писатель относится с куда как бóльшей симпатией. В чем же дело? Первые четверо неверующие и им недоступна благодать, недоступны высокие порывы. Между тем, Дмитрий Карамазов, легкомысленный, пустой человек, фанфарон, не умеющий владеть своими страстями, вообще-то это «лишний» человек, хотя он и не лишен способности к благородным поступкам. В течение недель он, кажется, только тем и занят, что создает улики для будущего суда над собой, но – Достоевский награждает его верой и готовностью через страдание, через искупление (не только своих, но и чужих грехов) идти к очищению, к духовному возрождению. Для Достоевского вообще характерна апологетика страдания, смирения. Вот и юному Мережковскому он говорит: «Чтоб хорошо писать – страдать надо, страдать». Идея очищения через страдание – это, конечно, очень христианская идея, но, на мой взгляд, глубоко ложная. Родилась она в другую эпоху, очень далёкую от нас. Есть примеры древних христианских святых, которые, согласно преданиям, возвышались через страдание, но это именно исключения. А часто мифы.

Кстати, вы не задумывались, какими такими чарами Грушенька свела с ума сразу двух Карамазовых? Очень гипотетическая ситуация.

Подведем некоторый промежуточный итог. Идеолог, человек веры, проповедник, в ряде случаев берет верх в Достоевском-писателе над художником. Вот и Алеша Карамазов: надо полагать, в его лице Достоевский пытался вылепить образ совершенного (с его точки зрения) человека. Он добр и смиренен, это глубоко верующий юноша. Но образ картонный, неживой, это скорее человек-функция. Многими своими качествами на Алешу похож князь Мышкин. Не оттого ли писатель сводит его с ума, превращает в финальной сцене в идиота, что в реальной России нет места таким людям? Наконец, еще одна «идеальная» героиня, Соня Мармеладова, - но ведь и она бестелесна, нереальна… Мы видим жалостливую историю в духе «Бедных людей» и «Униженных и оскорбленных»…

В предыдущей статье я указывал и приводил примеры антисемитских высказываний Достоевского. Здесь же хочу обратить внимание на утрированно карикатурное изображение поляков (двух польских дворян) в романе «Братья Карамазовы». В связи с этим вспоминается, что Павел Басинский в одной из своих работ о Льве Толстом приводил воспоминания последнего о том, что его родители не любили поляков. Не любили, как и многие в русском обществе, за их восстания, за их борьбу за независимость. Воистину, «мы любим людей за то добро, которое мы им сделали, и не любим за то зло, которое мы им делали».

Мы много говорим о Достоевском, как о мыслителе, писателе-философе. Попытаемся обсудить некоторые из его философских высказываний. Пожалуй, наиболее известное из них Достоевский вкладывает в уста Ивана Карамазова: «Счастье всего мира не стоит одной слезы на щеке невинного ребенка». В свое время Ленин и Горький, обращаясь к этому высказыванию писателя, обвиняли его в лицемерии. Ленин сам, конечно, был отъявленный лицемер, однако иногда и лицемеры говорят правду. Вот что Достоевский писал в одной из своих статей: «Константинополь… рано ли, поздно ли, должен быть наш». И дальше, что народ России готов добровольно послужить Христу и православию против неверных. Война? Крестовый поход? А как же в этом случае со слезой ребенка?

А вот действительно очень глубокая мысль: любить народ много легче и удобней, чем отдельного человека. Прямо не в бровь, а в глаз, если обратиться к российско-советской, да и к постсоветской истории. Ибо сколько раз разного рода политики клялись в этой самой любви к народу, оставаясь безразличными к отдельным людям. Правда, Иван Карамазов выражает эту мысль совсем не лапидарно: «Люблю человечество, но дивлюсь на себя самого: чем больше я люблю человечество вообще, тем меньше я люблю людей в частности, то есть порознь, как отдельных лиц».

В романе «Бесы» Достоевский дал очень точную, уничижительную и вместе пророческую оценку одной из фракций только нарождавшегося революционного движения. «У него каждый член общества смотрит один за другим и обязан доносом. Каждый принадлежит всем, а все каждому. Все рабы и в рабстве равны. В крайних случаях клевета и убийство, а главное – равенство». Все верно, все подтвердилось, мы читаем эти слова и представляем и революционный террор, и тридцать седьмой год, и гонения на интеллигенцию и классово чуждых, и голодомор – мы много чего можем представить сегодня, но, при всем при том, революция действительно стучалась в двери. В России не могла сохраняться прежняя самодержавная, сословная, полуфеодальная монархия. Достоевский, как и бóльшая часть тогдашнего российского общества, выступал за эволюцию, но эволюция – это двустороннее движение, сверху и снизу. Понимал ли это монархист Достоевский?

Достоевский верил в особый путь России, в ее особую историческую миссию, разделял представления о триединстве самодержавия, православия и народности, где союз между самодержавием и народом осуществлялся через православие. История доказала несостоятельность этой веры. Следует заметить, что идеи, разделявшиеся Достоевским, впоследствии легли в основу различных программ черносотенного движения, которое возникло в самом начале ХХ века в противовес революционному и либеральному движению и потому не удивительно, что вдова писателя, очень духовно к нему близкая, А. Г. Сниткина-Достоевская, стала активной участницей этого движения.

Почвенник и славянофил Достоевский был ярым противником католицизма и критически относился к европейской цивилизации. Но это с одной стороны. А с другой… он преклонялся перед Европой. Вот что он пишет в романе «Подросток»: «Русским Европа так же драгоценна, как и Россия: каждый камень в ней мне мил и дорог. Европа так же была отечеством нашим, как и Россия. О, боже! Нельзя более любить Россию, чем люблю ее я, но я никогда не упрекал себя за то, что Венеция, Рим. Париж, сокровища их наук и искусств, вся история их – мне милей, чем Россия. О, русским дороги эти старые чужие камни, эти чудеса старого божьего мира, эти осколки святых чудес; и даже это нам дороже, чем им самим». Таковы вот противоречия русского характера!

Два человека борются в Достоевском. Один, монархист и решительный противник революции, другой догадывается, что она неизбежна и что молодежь, вопреки его заклинаниям, идет в революцию. Этот второй, реалист, собирался продолжить «Братьев Карамазовых» и сделать чистого и светлого Алешу Карамазова террористом. Так мысленно писатель-художник берет верх над идеологом, художественная правда над верой. Но смерть писателя не позволила ему осуществить эту идею.

Надо сказать, что проблема молодежи, ее отпадения от веры, ее ухода в революцию и в социализм сильно волновала Достоевского. Целую книгу в романе «Братья Карамазовы» (всего роман состоит из нескольких книг, то есть частей) он посвящает мальчикам, среди которых выделяется Коля Красоткин. Четырнадцатилетний Коля рассуждает о боге, о социализме и других взрослых вещах в духе нигилистических журналов, но на поверку оказывается, что он очень мало во всем этом разбирается. Достоевский хочет показать, что молодежь слепо, не понимая часто суть, увлекается новомодными теориями и порывает с традициями. Это как раз то, о чем пишет Победоносцев царю. Но писателю, даже столь прославленному, как Достоевский, не удается повернуть историю вспять. Молодежь остается глуха к его доводам и к его вере.

Среди многих мыслей, сформулированных писателем, мне особенно импонирует одна мысль из романа «Подросток». Эту мысль я неоднократно использовал в своих произведениях. «У нас создавался веками какой-то нигде не виданный высший культурный тип, которого нет в целом мире – тип всемирного боления за всех… Нас, может быть, всего только тысяча человек – может, более, может, менее, но вся Россия жила лишь пока для того, чтобы произвести эту тысячу. Скажут – мало, вознегодуют, что на тысячу человек истрачено столько веков и столько миллионов народу. По-моему, немало». Если трактовать эту цитату расширительно, речь может идти о замечательном феномене дореволюционной российской интеллигенции (не о тысяче, а о миллионе!), которая, - в этом заключена величайшая трагедия, - была утеряна для страны.

Подведем итог. Достоевский давно признан гением и великим. Но справедливо ли это? Кто и когда провозгласил его гением? Приведу историческую справку. В свое время Горький написал о нем: «злой гений» и «садо-мазохист». Так ли? Мне представляется, что не стоит вести разговор в подобном ключе. Великий – это звучит как непререкаемый. Между тем, Достоевский – очень сложный, противоречивый, болезненный человек и писатель с очень сложной и неоднозначной судьбой, с высокими взлетами мысли, но и с немаленькими ошибками. И творчество его тоже неоднозначно. Как бы там ни было, слава Достоевского и его высокое признание пережили три очень разных периода истории России и, соответственно, русской литературы. В царский период творчество Достоевского в разное время получило высокую оценку как со стороны революционных демократов, так и, в большей мере, со стороны консервативных и клерикальных кругов. Этому способствовала эволюция писателя и человека. Именно в дореволюционный период произошла сакрализация писателя, прежде всего усилиями консервативных кругов. Если в России писатель больше, чем просто писатель, то это как раз Достоевский.

В советское время, когда многие имена (Бунина, Набокова, Алданова, Мережковского, Мандельштама) были фактически вычеркнуты из литературы, произведения Достоевского, за исключением «Бесов», оставались доступны. С одной стороны, его охраняла его всемирная слава, с другой, в его творчестве присутствовало и высоко ценимое новой властью. Будучи реалистом, Достоевский правдиво писал жестокий, «свинцовый» портрет современной ему русской жизни. Вольно или невольно, но он один из наиболее мощных русских писателей XIX века по своему разоблачительному пафосу. В свое время сам Ленин писал об «омерзительном, но гениальном Достоевском», он не стал читать «Бесов» и «Братьев Карамазовых», но высоко оценил «Записки из мертвого дома». Ленин называл этот роман «непревзойденным произведением русской и мировой художественной литературы, так замечательно отобразившим не только каторгу, но и «мертвый дом», в котором жил русский народ при царях из дома Романовых». Как видим, в творчестве Достоевского каждый может найти свое. А «Бедные люди», а «Униженные и оскорбленные», а сцены безнадежной нищеты в «Преступлении и наказании» и в «Братьях Карамазовых» и общий черный фон?! Словом, «реакционное» творчество Достоевского благополучно пережило советский период, а в новое время вместе с реинкарнацией православия и распространением идеологии консерватизма в России творчество и имя Достоевского были вознесены на небывалую высоту. Собственно, в основном имя, ибо с творчеством подробно и вдумчиво мало кто серьёзно знаком, кроме специалистов. Вряд ли школьники в рамках школьной программы могут глубоко постичь литературное наследие и идеи писателя. Со временем имя Достоевского превратилось в такой же узнаваемый бренд, как русская водка, черная икра и автомат Калашникова. Таковы пути славы и закономерности истории: одни исчезают в пучине времени, зато другие превращаются в памятники, в предметы культа. В символы. Вот и Достоевский, он стал символом русского мира со всеми вытекающими из этого последствиями.

P.S. На днях показывали по телевизору римского папу. Он говорил: «Я люблю русских… Вот Достоевский, он защищал христианство…» (цитирую приблизительно). И невдомек папе Франциску, что Достоевский резко отрицательно относился к католицизму и сурово его критиковал, противопоставляя католической вере православную. Не так ли «глубоко» читали его и многие другие европейские интеллектуалы?