Приветствую Вас, дорогой читатель! Вы – тот, для кого я пишу и, не стану лукавить, тот, от кого я жду главной оценки.
Труд современного писателя приносит обыкновенно немалые расходы, а вовсе не прибыль, но в то же время дарит избранным (далеко не всем) ни с чем не сравнимое удовлетворение. Написанное подобно прошедшей жизни. Оно постепенно умирает и  стирается из памяти, со временем теряет ясность и выпуклость черт, живое тепло, остается лишь послевкусие. Зато ненаписанное продолжает манить как неизведанная раньше любовь, как еще не прожитая жизнь. И – мучит, не дает покоя, пока не ляжет на бумагу. Собственно, настоящая литература, искусство – есть сублимация жизни. Иногда – психотерапия для автора. Читателя она уводит в параллельный мир, в мир особой реальности, для автора она к тому же наркотик. Наркотик самовыражения, саморазоблачения. Именно поэтому я пишу. Когда я пишу, я создаю для себя картину мира. Своего мира. Но одновременно всегда я думаю о Вас, мой читатель, тайно жду Вашей любви. Быть может, не обязательно любви, хочу лишь, чтобы Вы не оставались равнодушны.
Я не знаю, кто Вы: мужчина или женщина, сколько Вам лет, какова Ваша профессия, взгляды, достаток, образование, кого Вы любите и читаете из писателей, живете в России или за границей, мне лишь кажется, что Вы немного похожи на меня, что Вы родственны мне по духу, что видите то же, что и я.
Значимость писателя определяется не только мерой его таланта, но и тем, о чем он пишет, какие поднимает вопросы и какие дает, или не дает, ответы на них. Развлекает или пишет о главном. Когда-то писатель в России был больше, чем просто писатель. Учитель. Быть может, пророк. С тех пор писатели сильно уронили планку. По многим причинам. Не сейчас и не здесь о них говорить. Однако… Наперекор времени, я все еще мыслю категориями тех могикан. Великих…
Загляните в свою душу, читатель. В ее глубинах, скрытых от посторонних, а иногда и на поверхности, Вы обнаружите те же чувства и переживания, что испытывают литературные герои. Мои герои. Они с Вами одной крови, потому что кровь литературы – настоящая. Куклы и манекены – это не из настоящей литературы.
Я не пишу развлекательную прозу. Никогда. Я вообще не волен над собой. Свою миссию я вижу в том, чтобы искать ответы на важнейшие вопросы бытия, обращаться к Истории, писать только правду. Великую Правду. Чтобы написанное стало зеркалом Времени. Хотя, очевидно, художественная правда отличается от бытовой. Художественная правда не исключает ни вымысел, ни игру воображения, ни преувеличение, ни даже выход за пределы реальности. Я не пишу фэнтэзи. Хотя могу использовать приемы фантастов. Я – реалист. Но мой реализм далек от лакированного реализма советского времени. У меня – другой взгляд и другая правда. Мой реализм ближе к критическому реализму классиков, мои учителя – Лев Толстой и Гоголь, но, как известно, нельзя войти в одну реку дважды. Еще четверть века назад, работая над неопубликованным до сих пор романом «Распад» (до сих пор я не предпринимал никаких попыток его публикации, но сейчас время пришло, откладывать больше нельзя), я пытался размышлять о том как я пишу, какого направления стихийно придерживаюсь. Перед моими глазами были «Сто лет одиночества» Маркеса и книги Жоржи Амаду. Кое-что я пытался брать у них, но писал совсем иначе. Я всегда оставался по эту сторону реальности. Если иногда и рисовал мистические сцены, то пытался дать им реалистическое объяснение. Так вот, после некоторых размышлений я пришел к выводу, что то, как я пишу, можно назвать суперреализмом. Я пишу картину реальности и использую только те приемы, которые усиливают  ее изображение. Однако, какими бы я ни пользовался приемами, как бы ни увлекался, самое главное: я пишу правду. Художественную правду с обильным привкусом горечи. Увы, горечь – это сок российской истории, величественной, но недоброй.
За столом, наедине с листом бумаги, а чаще в воображении, видя толпящиеся передо мной образы, уже родившиеся, или только ждущие своего часа, мне часто кажется, будто я пишу не портреты отдельных людей, не маленькие сюжеты, но огромную панораму, что в руках у меня не ручка, но увеличительное зеркало и в зеркале этом – Россия, Время, Будущее. Не мираж ли это? Не всякий, глядя на «Пьету» Микельанджело, увидит терновый венок на голове Христа и услышит Нагорную проповедь. Искусство всегда многослойно и каждый видит свое.
Написал я довольно мало. Совсем мало. Еще намного меньше опубликовал. Совсем мало, или ничего не дошло до читателя. Бoльшая часть жизни ушла на другое.  Я должен был зарабатывать свой хлеб. Но, пока я жив и  работаю, все исправимо. Редкий день я не пишу хоть несколько строк. Однако… Чем больше я погружаюсь в литературную жизнь, тем больше убеждаюсь, что выстроена она как полоса препятствий между писателем и читателем. Издательства, книготорговля, журналы, пресса – все против этой встречи. Отдельные энтузиасты не в счет. Россия теряет свою литературу, как некогда потеряла авиапром. Зато просторное поле для графоманов. И читателей все меньше.
Я люблю Вас, неизвестный мне читатель. Очень надеюсь, что со временем это станет взаимно. Что Вас будет много. И что Вы станете читать не детективы и комиксы, а серьезные книги. Со своей стороны обещаю: писать только правду. Я надеюсь: именно правда спасет литературу. У меня же есть личный расчет. Я не хочу обменять вечность на сребреники.
- «Не судите, да не судимы будете», - сказал Христос. Но я сужу. И кесарей, и мытарей, и всю челядь их. В этом призвание литературы. И себя отдаю на суд.

Современная российская литература тяжело больна. Главный симптом – не отсутствие  талантливых авторов, но разрушение среды, отсутствие четких критериев. Очень мало серьезной объективной критики. Да и кто ее читает? Бал правят субъективизм, групповщина и Большие Деньги. Я недостаточно подготовлен, чтобы доказать это свое утверждение. Для доказательства следовало бы прочитать бoльшую часть лауреатов главных литературных премий. Но, это – твердое мое ощущение. Литература теряет читателей. Это, что называется, клинический факт. Можно обвинять интернет, найти десятки иных причин, но немалая часть вины лежит на писателях. Впрочем, писатели, это кто? Немногие известные, или члены Союза писателей?..
Еще недавно слово «писатель» произносилось с придыханием. Сегодня это странный, тщеславный чудик, часто на собственные деньги издающий книгу, которому читательскую аудиторию заменяет междусобойчик. Писатели потеряли не дачи в Переделкино, не украденные другими «писателями и поэтами» дома отдыха, они потеряли мантру, которая связывала их с читателями. Да и как иначе? Чтобы быть властителем дум, надо иметь, что сказать. Имеют ли нынешние писатели? Мало кто. Засилье фэнтези, мистики, детективов, ерничанье над историей – это ль не отражение пустоты? Кризис современной литературы – отражение глубокого кризиса в обществе. Великая литература невозможна без великих идей, большая литература – без постановки серьезных вопросов.
Что мы имеем сегодня? Монополию нескольких издателей, бесправие авторов. Разрушенную систему книготорговли. Массовую литературу среднего качества. Мизерные тиражи. Агонию «толстых» журналов. Сильно проституированную критику. Отсутствие четких критериев. Систему рекламы, дезориентирующую читателя. Среду, неблагоприятную для таланта. Отсутствие государственной политики. Множество сомнительных премий. Вытеснение интеллектуальной прозы. Нерентабельность поэзии. Великую профанацию. Маргинализацию общества. Деградацию образования. Коррупцию, поразившую не только государство и общество, нор и литературу. И среди этого разорения мы видим немало подвижников, выживающих каким-то чудом – этих вечных русских интеллигентов, на которых всегда держалась культура, и дезориентированного, все менее массового читателя. В наше сознание внедрили, что рынок все расставит по своим местам. Оказалось: нет. Рынок в российском диком варианте убивает серьезную литературу. После советской беспощадной цензуры казалось, что она должна расцвести, но она чахнет.

Для меня загадка, отчего у нас так много поэтов? Из Больших остался один: Евтушенко. Единственный, кто мог быть удостоен Нобелевской премии. Хотя бы за это: «Над Бабьим яром памятников нет…» Да, великих нет, но поэтов и «поэтов» множество.
Когда я не был еще членом Союза писателей, я со здравым смыслом обыкновенного человека полагал, что России достаточно десяти, ну, двадцати от силы известных поэтов одновременно. Не великих – великие, это статья особая, ничьей воле не подвластная, – но относительно больших общеизвестных, и больше не нужно, что писание стихов – дело исключительно интимное, личное. Поет душа – и человек пишет, показывает близким и дальним знакомым, но это не поэзия еще в широком смысле. И пишущий еще не поэт. Не настоящий. Поэзия, повторюсь, дело исключительно личное, интимное, созвучие душ дело редкое, поэтому и издают стихи мизерными тиражами. Мало у какого поэта больше сотни читателей. Но оказалось: поэтов тысячи, сотни тысяч. На одних «стихи.ру» то ли четыреста, то ли восемьсот тысяч. И все поэты? Настоящие? Да отчего у нас так любят писать стихи? Не прозу, а именно стихи? Оттого, что меньше требуют глубоких мыслей? Отчего так интересно говорить рифмами? Не читать, не постигать слова других – действительно мудрые иногда, а писать? Особый вид графоманства? Отчего у нас так мало предпринимателей и так много «поэтов»?
Фестивалей проводят много, как никогда. Ездят по заграницам, читают друг другу свои стихи-вирши, хвалят друг друга, вручают премии. Стихи, написанные на русском, не читают в России, зато переводят. Всемирная ярмарка тщеславия? Кто-то делает деньги? Набирает обороты индустрия литературы. Но если индустрия, если рынок и деньги, тогда стихи – товар. И, как всякому товару, поэзии угрожает перепроизводство.
Настоящие поэты и писатели, тем более большие – явление редкое, штучное. Массовая поэзия – это почва, из которой иногда вырастают таланты и раз в век – гении.

- «На свадьбы не ходите вы, поэты», - провозгласил несколько десятилетий назад Расул Гамзатов. Речь, очевидно, не о свадьбах, ибо кому же и произносить громкие и пышные кавказские тосты, как не Поэту. Приходилось слышать, что и сам Гамзатов бывал великолепным тамадой. Речь, очевидно о предназначении поэзии, шире – всей литературы. Место ее – не в бесконфликтном райском саду, там лишь арфы играют, да сладкие песни поют, а там, где боль, где кровь, где страдание. Ибо предназначение литературы, я имею в виду литературу подлинную – объяснять жизнь, пытаться понять человека, сделать мир и человека в нем – лучше. Задача литературы – поиск красоты и гармонии, она должна кричать о несправедливости и несовершенстве. Литература – родная сестра философии, лишь более эмоциональная, обращенная не только к разуму, но и к сердцу. Недаром главная ее тема во все времена – борьба Добра со Злом.
Мощь настоящей литературы проистекает из ее связи с реальной жизнью. Литература, будь то проза или поэзия, питается соками реальности. Многие литераторы в свое время пытались уйти от реальности, скрыться в вымышленном, иллюзорном мире. И где они? Кто помнит о них? Разве лишь узкие специалисты. Лишь те писатели заняли место в главных анналах литературы, кто обращался к главным темам бытия.
Реальная жизнь настолько многообразна, настолько неожиданна и непредсказуема, неисчерпаема, настолько богаче самого изощренного воображения, что – для меня по крайней мере – никогда не существовало и не существует альтернативы реальности. Воображение лишь дополняет реальность, лишь отталкивается от нее.
Модернизм, с его новыми акцентами, вопреки декларациям, не противостоит реализму, а дополняет его. Смещенная реальность есть реальность. Модернизм – дань неврозам ХХ века. Это фрейдизм в литературе. Я ничего не имею против метода Фрейда, но его возможности ограничены. «Процесс», описанный Кафкой – бледная тень современного российского правосудия. А ведь было еще и «правосудие» сталинское. Какой вымысел может превзойти по жестокости и безумию «Освенцим»?
Хаос и фрагментарность, стеб и ерничанье постмодернизма, черный юмор и конструирование иной реальности – всего лишь псевдоинтеллектуальная игра. Нередко: в «голого короля». Можно, конечно, смотреть на мир сквозь решетки психбольницы и представлять историю как произвольную запись на чистом листе, а из героев Гражданской войны, фигур трагических и неоднозначных, делать шутов, но зачем? Зачем «игра в бисер»? Стоит ли затрачивать интеллектуальные силы читателя на разгадывание бессодержательного, вместо позитивного размышления? Предлагать ребус взамен реальности? Зачем? Из великого снобизма  и презрения к человечеству? Расчленив роман «Чапаев и Пустота» на сто или двести фрагментов, вы легко обнаружите, что каждый из них изваян рукой Мастера, но сложенные вместе, они образуют преднамеренный хаос.
Россия – страна великой литературы, которая не рождается случайно, на голом месте. Великая литература, представляется мне, есть эманация великой, трагической, недоброй российской истории.
Главную ось русской литературы – ее идейную ось, если говорить о прозе – составляет всего несколько романов, проходящих сквозь толщу, сквозь болевые точки российской истории последних двух веков. Это: «Война и мир», «Красное колесо» Солженицына, «Тихий Дон» и «Жизнь и судьба» Гроссмана. Можно дополнить эту ось «Мертвыми  душами» и «Ревизором», «Анной Карениной», романами Достоевского, «Архипелагом ГУЛАГ», военной прозой. Вспоминаются «Люди, годы, жизнь» Эренбурга, «Живые и мертвые» Симонова, «В окопах Сталинграда» Некрасова, произведения Астафьева, Распутина… Не стану перечислять. Могуч ствол, ветвисто дерево российской литературы. Потому могуче и ветвисто, что питалось соками российской истории, российской жизни. Настолько могуче, что пробивалось сквозь любую цензуру…
… Не оскудела российская земля талантами. Напротив, представляется мне, талантов много, очень много… а литература не та. Конец пассионарности, упадок духа? Люди стали мельче? Разрушение культурной среды? Чтобы сделать окончательные выводы, надо бы прочитать всех победителей «Большой книги», «Русского буккера» и «Нацбеста» - это дело не мое, мне писать надо, я читаю помалу, в свое удовольствие, это вопрос к критикам, вопрос очень сложного и глубокого анализа, но я что-то не  слышал, чтобы кто-то взял на себя смелость… Страшно признать?.. Да разве только литература?.. Надеюсь, это еще не тот случай, когда в доме повешенного не говорят о веревке…
…Два фактора определяют место и роль писателя в литературе. Талант и человеческая мощь. Как он пишет и что он пишет. Есть много писателей талантливых, блестяще владеющих словом, успешно отвечающих на вопрос «как». Но только тот может занять особое место в литературе, для кого важнее ответить на вопрос «что», кто обращается к главным проблемам бытия. Когда я думаю об этом, сразу два имени приходят на ум: Достоевский и Солженицын. Люди идеи, воплощенной в слове. Больше даже Солженицын, который во времени ближе к нам. Величие Солженицына – в его духе, в том, что он не побоялся бросить вызов «системе», «бодаться с дубом», сказать великую и горькую правду, несмотря ни на что и вопреки всему.
… Если вернуться к метафоре о могучей оси российско-русской литературы, я хотел бы сказать про свой «Инвестком» и про ненаписанное, незаконченное… Мне странно, что либеральная революция (крушение коммунизма, распад СССР, становление новой России, если хотите, недореволюция и недодемократия, номенклатурный реванш) не нашли адекватного отражения в современной художественной литературе. Был вал мемуаров, разные политологические книжки, высказано много частных мнений, но художественного, широкого, эпического осмысления нет. Отчасти это объяснимо. Большинство крупных, известных писателей поддержали реформы, Ельцина, а потом испытали глубокое разочарование. Да, все так. На долю нашего поколения выпало двойное разочарование: сначала в социализме, - в убогом сталинско-брежневском социализме, ведь другого мы не знали, - а потом в таком же убогом, бюрократическом, олигархическом капитализме. И все же, мы можем сравнивать. Есть пища для размышлений…
После недолгого периода в 80-е годы, я почти двадцать лет ничего не писал. Я не предполагал возвращаться в литературу. По своему  короткому опыту я понял, что мир литературы очень костный, закрытый, исключительно для своих, мир групповщины и междусобойчиков – да хоть почитайте Довлатова – и что мне, чужаку, будет очень трудно пробиться. Но, когда у меня появилось время,  я понял – помогла гордыня, - что именно мне предназначено написать свою «Войну и мир». Недаром жизнь выстлала мой путь испытаниями и, будто смерч, крутила и вертела меня вблизи эпицентра событий. Видит Бог, я не искал приключений и не думал о предназначении. Я всего лишь был идеалистом, оптимистом, и слегка нетерпелив по природе…


Как известно, нынешние пессимисты – это бывшие оптимисты.
Я снова вошел в мир литературы, возможно, только на периферию. Я увидел, что этот мир очень сильно изменился. Я бы не решился утверждать, что он стал лучше. Просто стал другим. Если хватит времени и сил, я когда-нибудь напишу «Школу (может быть «фабрику») тщеславия.


Мой «Инвестком» - многослойный эпический роман о нашем времени и о России. Можно сказать, что это роман о риэлторах, о вторичном рынке жилья, о корпорации-монстре, которую легко узнать, о становлении российского капитализма, о правоохранителях и правоохранительной системе. Но, не меньше, это роман о глубоком кризисе общества, о его дегуманизации, о слабости и бездушности государства. «Инвестком» - исторический роман, роман не только о настоящем, но и о будущем. Я бы сказал, что это роман-зеркало, в котором мы видим себя.
Так получилось, что пятый (последний, или предпоследний) роман из серии «Идеалист» (романы «Кооператор», «Политик», «Финансист», «Риэлтор», Инвестком»), я закончил первым. Вчерне почти написан третий роман: «Финансист». Действие его почти полностью происходит в 1993 году, очень памятном для меня, переломном в российской истории.
Предшествующий по хронологии роман «Риэлтор» я серьезно «обокрал», поместив часть предназначенного для него материала в Инвестком». Поэтому, скорее всего, в нем не так уж много будет о риэлторах. Я мыслю его как широкое полотно о ельцинской России. Но наиболее трудны для меня два первых романа. Я не вел записей и не все помню. Главное, однако, не в этом. Они – не столько о перипетиях в жизни моего героя, сколько о событиях огромной исторической важности: о крахе коммунизма и распаде Советского Союза, о мощном демократическом движении, о рождении Новой (увы, старой) России. Это огромный материал, который нужно собрать, оживить, связать во много разных линий. К тому же это очень противоречивый материал, противоречивые события. Эти романы просто обязаны быть философскими, глубокими. Действие романа «Кооператор» будет начинаться с момента прихода к власти Горбачева, он посвящен в основном перестройке. Но в то же время это роман с открытой вниз хронологией: перестройка не родилась на голом месте, была вынужденной, она стала не порождением доброй воли Горбачева и его недружной команды, но глубокого кризиса советской системы, когда жить по-прежнему больше было нельзя. «Кооператор» - очень большой роман по замыслу и очень важный: Горбачев, начиная перестройку, смутно понимал что делать и  куда идти, но автор-то обязан нарисовать картину тех лет и расставить оценки. Что касается «Политика»: участвуя в демократическом движении, будучи одним из лидеров партии конституционных демократов и одним из организаторов Демократической партии, я видел только часть картины, но должен воссоздать всю: хаос, броуновское движение, неприятие и восторг, раскол и идейное противостояние, обман, самообман, великую правду и великую ложь, игру честолюбий, возвращение к истокам – апокалиптическую картину распада Советского Союза и рождения  новой России. К этой величественной картине подошло бы название «Распад», но роман с таким названием я написал в 80-е годы.
Я очень много читал по истории того небольшого по времени периода: побочным результатом чтения стал роман «Эксперимент» - саркастический роман о современной российской политической системе (2010), опубликованный в 2011 году в журнале «Москва» № 6, а затем изданный в виде отдельной книги (вместе с другими произведениями).


Я – реалист. Но современный реализм не есть механическое отображение реальности. Мой стиль сложился спонтанно; это вовсе не значит, что он возник сам по себе, без всякой внутренней работы и размышлений, без внешних влияний.  В ранних рассказах («Дом»), вероятно, можно обнаружить источники влияний. Однако «переваривание» и синтез произошли быстро, интуитивно, быть может подсознательно, в двухтысячные годы я точно не испытывал никакого влияния. Читая других авторов, я чаще испытываю разочарование, нежели восторг. Лишь изредка нахожу, что мог бы позаимствовать (приемы или факты), но это «чужое» тотчас же растворяется в «моем» - без остатка, как сахар или соль в ненасыщенном растворе.
Размышляя постфактум над написанным и над тем, что я хотел бы написать, я определяю свой метод как суперреализм. Суперреализм – это следование высшей художественной правде, которая отличается от «сермяжной» точности, это правда идей, тенденций, концентрированная правда. К течению суперреализма можно отнести, наверное, многих писателей. Я не устанавливаю границы, не определяю строгие правила; различия между разными методами условны. Суперреализм – это мое ощущение.
В одном из интервью я как-то сказал, что то, что я пишу, содержит 80 или 90 реальности и, соответственно, 10 и 20% художественного вымысла, преувеличения, которые должны усилить восприятие реальности, подчеркнуть ее.


Суперреализм – это тот же реализм, только усиленный, концентрированный, дополненный вымыслом, воображением, символами, гротеском, мистикой, приемами фэнтези, модернизма или иными, но подчиненный – и это главное – художественной правде. Главное – не форма, не прием, а содержание, мысль, идея.
Возможно, через некоторое время я дополню свои соображения о суперреализме.
Если обратиться к истории литературы, великим суперреалистом был Н.В.Гоголь. Гоголь же и предтеча мистического реализма. Очень долго творчество Гоголя находилось за пределами моих интересов. Проходили в школе,   когда-то читал,  и ладно.    Но не  так  давно,   размышляя,   я         понял, что Н.В.Гоголь принадлежит к числу моих главных учителей. Нет, я ничему у него прямо не учился. Просто писатель похож на губку: читая, он очень многое впитывает в себя и где-то в сером веществе происходит подсознательный синтез.

Речь, которую я произнёс только частично.

(Из выступления на юбилейном вечере 2-го февраля)

 

Хочу поблагодарить всех, кто сегодня пришел, кто меня поздравил с юбилеем, или новым романом, кто сегодня выступал, поблагодарить и за лестные оценки, и за критику. То есть я готов был выслушивать критику, но её не было. Я меньше всего заинтересован выслушивать комплименты. «Идентичность» - очень серьезный роман, заслуживающий широкого обсуждения; мне бы не хотелось только одного: гробового молчания вокруг него, что очень часто случается в современной литературе. Литература – это зеркало общества и хотелось бы, чтобы общество, читатели, хотя бы иногда смотрелись в него.

Сегодняшний вечер юбилейный, но юбилей и презентация романа – случайное совпадение. Для меня главное – именно представление и обсуждение романа.

«Идентичность» - это моя третья опубликованная книга. Всю жизнь мне приходилось работать, зарабатывать. Я просто не мог посвятить себя писательству. В советское время я едва ли мог стать писателем. При моих интересах и взглядах писательство могло означать только либо изгнание из страны, это в лучшем случае, либо тюрьму или психбольницу. К тому же, если литература есть отражение жизни, зеркало, я должен был пройти немалую школу, узнать жизнь. У каждого есть свои университеты. Иначе, что мог бы увидеть в этом зеркале читатель?

Что касается романа «Идентичность», тут еще сложнее. Он в очень большой части, может быть на две трети, посвящен еврейской теме. Но давайте я прочту короткую аннотацию, чтобы было понятней.

«Идентичность – сложный и многоплановый роман: это одновременно семейный эпос и повествование о двухтысячелетних странствиях еврейского народа (галуте), о его истории и традициях, о жизни евреев в России и о государственном антисемитизме в СССР, об ассимиляции и о возрождении национального самосознания после Шестидневной войны. Одновременно это роман о советской и российской жизни, о раздвоении сознания галутных евреев, о борьбе с тоталитарной системой за право на выезд, о демократическом движении в России, о диссидентах и «узниках Сиона», о героической борьбе за свое государство. Наконец, это роман о тысячелетнем русско-еврейском взаимодействии, о древней Хазарии и древней Руси, о том, почему самосознание «малого народа» отличается от самосознания «большого народа».Хочу добавить: это ещё роман о России, о любви к ней и о боли за неё.

Так вот, эта тема, еврейская, находилась под почти официальным запретом. Писать об этом было нельзя. Мало того, и читать было нельзя. И негде. И я тоже ничего не знал. Между тем такой роман требовал очень серьёзных познаний; все эти знания я приобрёл только в последние 25 лет. А до того я тоже был зомби,сыном советской тьмы, как и огромное большинство людей. Библию, например, нелегальную, протестантскую, я впервые мог взять в руки примерно в возрасте Христа. Я уж не говорю о еврейской истории.

На сегодня я мог бы издать еще как минимум три книги. Два фундаментальных романа: «Распад», который я написал  в восьмидесятые, и «Инвестком». И еще одну толстую книгу повестей и рассказов. Будем надеяться, что все впереди, хотя вы сами знаете обстановку…

Больше всего о писателе говорят написанные им, изданные и неизданные книги. Это первоисточник. Мне представляется, что я в первую очередь пишу не конкретный сюжет, но время, историю страны, историю народа. Это мне наиболее интересно. И в то же время, не всегда, но часто, особенно в больших романах,  я пишу свою биографию. Она все время меняется, всякий раз там есть реальное и вымышленное, но мой главный герой – это всегда я, в разных обстоятельствах, в разных ипостасях. Это не один и тот же человек, но все они похожи на меня. В этом плане «Идентичность» - не исключение, я даже дал своему герою собственные имя и отчество, что есть показатель близости между нами.

«Идентичность – это, в большой степени, роман сознания. Для меня важно не только и даже не столько, что происходит, не сюжет, но в первую очередь – мысли моих героев. Я сам все время думаю, я живу не столько внешней, вещной, сколько внутренней жизнью, и то же происходит с моим главным героем. Тем более в несвободное время, в несвободной стране, когда нельзя было запретить только невысказанную, тайную мысль. Это была особая форма существования, сопротивления.

И еще: я вписываю происходящее, конкретный сюжет, в историю, литературное действие и история пересекаются, сливаются, становятся неразрывными, оттого у меня вообще часто, а в романе «Идентичность» особенно, очень много исторических лиц. Я пишу невыдуманное. Мои герои погружены в гущу социальной, политической жизни.

К роману «Идентичность» я написал более 700 примечаний. Отчасти это связано с тем, что многое из того, о чем я пишу, не очень знакомо широкому читателю, а я на него рассчитываю. Но и еще, с другой стороны: я рассчитывал (и рассчитываю), что мой роман переведут на иностранные языки. Хотят тут, конечно, сложно гадать – у нас в стране нет отлаженной, вообще нет системы литературных агентов и литературных агентств.

На роман «Идентичность» у меня ушло примерно два года, писался он легко, очень легко, он, видимо, вызрел внутри меня, хотя я пока не собирался его писать. Этот роман был у меня в отдаленных планах, на своем сайте я обозначил его «Родословная», достаточно условно, мне виделось что-то маркесианское, что-то в духе знаменитого романа израильского писателя Меира Шалева под названием «Русский роман». Сейчас же я собирался написать небольшую повесть, представлял, видел зримо лишь отдельные эпизоды. Но сел писать и – эпизоды, темы, картины рождались одни за другими; я заканчивал один эпизод (главу) и уже видел следующий. Вскоре я понял, что пишу «Родословную»; от Маркеса там почти ничего нет. Разве что эпический дух, некоторая символика. Это реализм, то, что я пишу, с некоторыми вкраплениями фантастического реализма. Вместе с тем мне представляется, что это очень интеллектуальный роман, с множеством отсылок к науке: к популяционной генетике, например, или к истории раннего средневековья.  К древней Хазарии, к древней Руси, к этнологии. Такой комбинированный, интеллектуальный роман, где художественное переплетается с публицистическим, с научным. В некотором роде художественная энциклопедия.

Я очень четко отдаю себе отчет, что мой роман понравится не всем, даже, вероятно, очень многим не понравится.

Хотя с главной темы, о государственном антисемитизме в СССР, ныне снято табу, он, т.е. мой роман, снова идет против течения. Увы, течение сейчас в том, что  всякая власть – и царей, и генсеков, и президентов – исключительно от Бога. Что все всегда было хорошо. У меня же: существуют разные формы тоталитаризма, и они близки, даже  родственны: фашизм, нацизм, коммунизм. Как родственны гестапо    и НКВД.Я вижу себя продолжателем великой русской литературы, той литературы, которая всегда была в оппозиции.

Роман «Идентичность» в очень большой степени о советской, да и о постсоветской жизни. Между тем у каждого поколения есть своя главная тема. Так вот, такой темой для моего поколения, казалось бы, должен был стать распад СССР. Добросовестный анализ происшедшего. Казалось бы, но не стал. Я думаю, что в определенной степени причиной тому стало измельчание нашей литературы. Писатели старшего поколения, на одно-два поколения старше, очень много и очень сильно написали о войне. Хотя там тоже не все было однозначно. Но вот о распаде СССР – нет. Налицо очень субъективный взгляд. Нежелание смотреть в лицо правде.

Роман «Идентичность» частично касается этой темы. Но только частично, по касательной. Между тем, я хотел бы сказать, тема распада СССР – главная моя тема. Как и тема неудачи и слабости демократического движения в России. О демократическом движении, что оно из себя представляло, есть несколько очень интересных, мне кажется, страниц, в романе «Идентичность». Хотя больше об этом в других произведениях: в романе «Финансист», который я сейчас пишу, и в романе «Политик», который я напишу, если только Бог даст.

Романом «Идентичность» я, вероятно, закончил для себя в основном еврейскую тему. Исполнил свой долг. Мои знания были ограничены, я принадлежал к поколению, которое утратило язык и культуру, я, можно сказать, полностью выложился  в этом вопросе и исчерпал себя. Написал все, что знал и все, что чувствовал. Творчество для меня всегда исповедально.

Теперь я с чистой совестью могу вернуться к главной своей теме, к роману «Финансист». Это – судьбоносное время, 1992-1994 годы, время становления Новой России, когда была заквашена современная российская история. Но это прямо-таки заколдованный роман. Я работал над ним в 2008-2011 годах, еще не имея достаточного писательского опыта, после долгого перерыва. Я очень много читал, входил в тему; с другой стороны, моя собственная история была у меня перед глазами. Потом я вынужден был оставить этот роман – пришлось писать вещи менее значительные, но, главное, менее объемные. Только год назад я смог вернуться к этому роману (за  пропущенное время я написал несколько других), увы, начинать пришлось практически с начала. За год я написал 22 главы, это малая часть, я понял, что потребуется еще очень много времени. И опять меня рвут на части разные дела и проекты. Возникает фундаментальный вопрос, который стоит перед многими литераторами: что делать? Продвигать уже написанное, работая на будущее, которого может и не быть? Или создавать новое, махнув рукой на признание, которое нужно для этого нового. К сожалению, в России сегодня нет серьезных литературных агентов, я об этом уже говорил, а сама литература, по большому счету, находится в бедственном положении. Только все об этом стыдливо молчат.

В заключение, возвращаясь к роману «Идентичность; я хочу сказать, что мне дóроги мои герои: и те, у кого были прототипы, с которыми я был знаком, или только слышал о них; и те, кого создало мое воображение. Но у воображения тоже был очень мощный и богатый источник: имя ему – реальность. 

Выдержки из выступления на вечере 2 апреля 2018 года

Центральном доме литераторов, посвященном представлению книги "Судьба" ("Критика. Эссе")