В будущем году исполнится четверть века как я закончил первый свой роман, «Распад». Почти закончил потому что редактировал и кое-что переделывал я в 2009-11 годах. Мне очень рудно передать содержание этого романа. Он состоит из трёх частей, которые довольно условно связаны между собой. Связаны прежде всего сверхидеей. Сверхидея эта состояла в отрицании марксистско-ленинской теории, которая, по существу, больше, чем армия, милиция, или КГБ, служила скрепой советской жизни. Очевидно, что когда скрепа рушится, рассыпается и то, что она скрепляет. Мне, однако, трудно утверждать, что я был пророком. Коммунизм действительно умер, но распада Советского Союза я не ожидал.
В первой части романа я изобразил лабораторию института сердца, которая занимается проблемой аритмий. Но не аритмии меня интересовали, в изображаемом нет научной точности, главной была мысль о том, как должна выстраиваться научная теория, а именно от практики, от факта к обобщению, к выводам. Моя же героиня шла противоположным путём: от выдуманной теории к её обоснованию. Если результаты экспериментов е подтверждали умозрительно созданную теорию, они просто отбрасывались. А дальше тысячи нитей аналогий перебрасывались к главной общественно-политической теории. Время-то ещё было подцензурное. Когда я только начал писать свой «Распад» в 1983 году, никаких шансов издать такой роман не было. Но меня увлекал процесс. В 80-е я написал ещё несколько повестей и рассказов и надолго ушёл из литературы. Не до того было...
В 2011-12 годах я написал ещё один большой роман «Инвестком». Так получилось, что это последний по хронологии и первый законченный роман из замышленной мной большой исторической серии, которую я – пока опять-таки мысленно – объединил в воображении своём общим названием «Идеалист». Эта серия – не только о главном герое, объединяющем все романы, не столько о конкретных людях, сколько – о Времени, о России и российской истории на очередном крутом и трагическом переломе. Это, говоря условно, моя «Война и мир». Это – зеркало, быть может не слишком лицеприятное, но ещё и анализ и размышление о том, что с нами, с Россией, произошло.
Но вернёмся к «Инвесткому». Это большой, многослойный роман. Кто-то может сказать, что это производственный роман о риэлторах. Но я его так не воспринимаю. Для меня «Инвестком» - роман исторический, о распаде Советского Союза и о людских судьбах, о становлении российского капитализма, о глубоком кризисе общества, о государстве, о всевластии денег, о чудовищной коррупции, о болях России. Кроме того, «Инвестком» - это роман-размышление. Мне, конечно, очень трудно рассказывать о том, что почти никто из вас не читал. Читали четыре человека, они выскажут своё мнение. Я надеюсь, что оба романа, о которых я говорил, мне удастся издать в будущем году.
Историческая серия под общим названием «Идеалист», о которой я говорил, охватывает период с 1985 года, т.е. с начала перестройки, по 2011 год. Я очень надеюсь, что мне удастся её завершить: она должна включать романы «Кооператор», «Политик», «Финансист», «Риэлтор» и «Инвестком», т.е. повторяет пройденный мной путь познания. Третий роман из этой серии, «Финансист» я написал в черновой редакции, т.е. первый вариант. А в промежутке я написал небольшой роман, с выраженным сатирическим компонентом, «Эксперимент, а также повесть «Лида» и рассказ «Случайная встреча», которые вошли в книгу «Эксперимент». Вошла в книгу и повесть притча «Потоп», которую я очень люблю. А уже после фактического окончания «Инвесткома» я написал повести «Судьбы» и «Сказ об Илье», рассказы «Пленум ЦК» и «Посвящённый». Это материал для будущей книги повестей и рассказов.
Размышляя над написанным, я пришёл к выводу, что наиболее органичны для меня именно большие романы, позволяющие очень серьёзно и надолго погрузиться в одну, но очень большую, очень важную тему.
Теперь несколько слов о суперреализме, который обозначен был в объявлении. Подробнее об этом я постараюсь написать на своём сайте. Когда-то, наверное в начале века, на меня произвёл немалое впечатление «фантастический» или «мистический» реализм Маркеса и Амаду. В то время ещё не было единого, устоявшегося термина. Параллельно с ним в России развивался метод «метафизического» реализма, что означает примерно то же самое. Но я пишу портрет реальности. То, что я назвал бы «художественной» правдой». Хотя очевидно, что художественная правда может отличаться от правды голых фактов. Она допускает преувеличение и определённые оптические эффекты, смещения, усиливающие изображение, делающие реальность более выпуклой. Мистические сцены для меня не самоцель, но лишь приём, позволяющий изобразить реальность более ярко. Таковы сны Александра Арманяковича в третьей части «Распада». К сожалению, этот роман вы не читали, поэтому моё объяснение может показаться умозрительным. И ещё. Рисуя мистические явления – довольно редко – я по возможности стараюсь давать им научное объяснение. Наконец, стараясь усилить изображение до символа – маленький подобный эпизод из «Распада» мы сегодня представим. В «Инвесткоме», кто читал, это, например, сцена, где работник прокуратуры утонул в бумагах. И, наконец, натурализм. Грубое, натуралистическое изображение реальности, это тоже приём, имеющий целью особенно ярко показать реальность. Но, я должен сказать: грань между разными творческими методами тонка. Разные творческие методы не противостоят, но дополняют друг друга. Часто это только то, что характеризует писательский стиль. Так вот, суперреализм – это моё ощущение.
