Дарья Тоцкая. «Осколки сломанных судеб» (о повести Леонида Подольского «Эльмира»). Интернет-журнал «Формаслов», 2021,апрель.

Лев Аннинский относил прозу Леонида Подольского, лауреата международной литературной премии «Писатель ХХI века», к постсоветской волне, в автобиографии на своем сайте Подольский упоминает, что хотел бы делать литературу для массового читателя на основе материала, «добытого кровью». Таким образом, перед нами не автофикшн, а частичное наложение биографии автора на судьбы его героев. В повести «Эльмира» писатель выводит на первый план своего тезку, студента Леонида, прозябающего в Узбекистане, — автор и сам жил в Средней Азии; книжный Леонид увлечен историей, — а мать Леонида Подольского — преподаватель истории.

Твердая гражданская позиция, выраженная в «Эльмире», роднит творчество Леонида Подольского с прозой Чингиза Айтматова, способность открыто говорить о масштабных проблемах, возникших из-за решений советского руководства — с «Детьми Арбата» Анатолия Рыбакова и «Белыми одеждами» Владимира Дудинцева. Многое пересекается с литературой 80-х, но есть и черты, соотносящие повесть с современной литературой, к примеру, здесь заметно то же стремление, что проскальзывает у Александра Иличевского — поместить описываемый объект в некий пейзажный фон и использовать описания фона для выражения своего отношения к объекту.

Центральная проблема произведения — насильственный вывоз крымских татар в Среднюю Азию в 1944 году — это стержень повести, который одновременно сближает главного героя с татаркой Эльмирой, открывающего для себя при помощи девушки другой этнокультурный мир, но и отдаляет их друг от друга, демонстрируя пропасть в мотивации и мировоззрении. Книжные Леонид и Эльмира — не Ромео и Джульетта, не Юсуф и Зулейха из одноименной поэмы, они борются не за личное счастье, а за право получить достойное образование (он) и за возможность возвращения своего народа на историческую родину (она). Любовь воспринимается обоими как краткая передышка в своей войне, и чем-то такая тональность близка Ремарку: то же спокойствие, берущее начало именно в уверенности, что вместе им не быть.  Эльмира — это имя испанцев, русских, мусульманских народов, происходит оно от слова «амир», или же от мужского имени Эльмир, или даже от «электрификация мира»; Леонид Подольский высказывает собственную версию: Эльмира — значит красивая.

Проблеме переселения крымских татар и доказательству, что страна советов была де-факто империей, в тексте отводится главная роль; он изобилует сносками с цитатами из документов и энциклопедий в такой степени, что повесть иногда воспринимается оформленной по правилам научной работы, и это не постмодернистская игра с читателем. Если же гипотетически вычленить пересказ сторонних источников, то яснее обнажится вполне пленэрный авторский подход: схватываются и передаются наиболее характерные черты натуры без существенных стилистических искажений. Так, к примеру, автор рисует городок Андижан: окраина СССР, в том числе идейная, научная и культурная; женщины все еще носят паранджу, вместо кресел в кинотеатре скамейки, вместо мороженого продают лед, студенты помогают убирать хлопок, который заставляют сажать вместо пшеницы и прочее.

Описываемые события происходят в 60-е, совсем немного остается до Хлопкового дела — показательной борьбы советской власти с коррупцией, в ходе которой было возбуждено около 800 уголовных дел. Но в целом ситуация не выглядит безвыходной, уже отправляются в родные земли самолеты с репатриантами, в особенности с бежавшими от притеснений евреями, а крымские татары скоро получат возможность вернуться на Крымский полуостров, что, конечно, не отменяет всей трагической тяжести произошедшего.

Сюжет позволяет выстроить захватывающее и при этом идейно наполненное произведение, однако автор порой приступает к пересказу, что в известной степени мешает читателю погрузиться в эмоционально-чувственную канву повествования настолько, чтобы стать соучастником, тенью главных героев. Это, вероятно, повлияет на отношение читателя массового, привыкшего воспринимать литературу в первую очередь как способ проживания чужой жизни. И здесь уже не избежать сравнения с книгой Гузели Яхиной «Зулейха открывает глаза», ставшей по-настоящему массовой литературой; казанскую татарку Зулейху поезд увозит в другие места — в Восточную Сибирь, обещая еще более суровую долю, чем для крымских татар Подольского на плантациях хлопка. И это не единственное различие. Едва ли не противоположен подход к роли пейзажа в произведении, к наличию приключенческой составляющей, выписке характеров и подаче материала в целом.

К слову, о крымских татарах писали Куприн и Бунин, о Крыме — Толстой, Ахматова, Грин, Гоголь, Чехов и множество других, а критик Александр Люсый даже называл крымский текст южным полюсом петербургского мифа. Под крымским текстом Люсый подразумевал творения русских писателей, при этом абсолютному большинству русскоязычных читателей ни крымскотатарская литература, ни крымскотатарский миф не известны вообще. «Эльмира» неоднократно отсылает к фигуре Исмаила Гаспринского, родоначальника крымскотатарского рассказа и романа, вскользь упоминает Шамиля Алядина — еще один столп крымскотатарской литературы. Между прочим, судьба Шамиля Алядина как раз близка к судьбе Эльмире, писатель по возвращении с войны отыскал свою семью в Узбекистане, вынужден был поселиться там и лишь по протекции Союза писателей СССР смог переехать в Ташкент, о чем и написал автобиографическую повесть «Я — ваш царь и бог».  Также стараниями Алядина в Узбекистане была создана секция крымскотатарских писателей, а сам он, подобно Эльмире, был уволен с работы за поддержку национального движения. Крымскотатарские писатели в целом способствовали развитию литературы в Узбекистане времен СССР: крымский писатель и переводчик Эрвин Умаров переводил с узбекского сказки и приключенческий роман Тухтабаева Худайберды, по иронии судьбы, рассказывающий о крестьянском быте с просоветской точки зрения.

Очерковость, скупость средств художественной выразительности роднит произведение Леонида Подольского по внешней форме с очерками крымскотатарского автора советских времен Айдера Османа. Но и в меткой, подчас безжалостной детали Подольскому не откажешь: вот как он говорит о брежневской эпохе — «колбаса заменила идеалы». Удалось автору «Эльмиры» и описание расставания, расплетания жизненных нитей Эльмиры и книжного Леонида из-за внутреннего и до конца не выявленного. Тем не менее, при всей скрытой страстности текста моменты интимной близости оставлены автором за закрытыми дверями, а Эльмиру герой хотя и страстно желает, но не объективирует, величая богиней и пытаясь ухватить суть восторга ее походкой.

Страна Советов канула в Лету, и некому уже пенять на судьбоносные решения, влиявшие на жизнь и смерть миллионов. Живы только цветы — искусство советской эпохи, с которым только и возможно вести творческий диалог. Подольский недаром упоминает, что обличающая СССР книга его книжного тезки в 90-е потонула в хоре голосов, вдруг получивших право высказать все. Описания трагедии крымскотатарского народа 60-летней давности сегодня звучат уже не так своевременно, но что, если автор говорит не о минувшем времени, а о настоящем, что, если есть соблазн поставить знак равенства между сегодняшними протестами и национальным движением прошлого века? «Как Сталин сумел выстроить такую систему? Или — совсем не Сталин? Но кто? Что? А Сталин — винтик?» — вопрошает Леонид Подольский, нигде, впрочем, не давая прямого намека на возможные пересечения той истории с теперешней. «Эльмира» — цветное стеклышко, обкатанное временем-морем и выброшенное на берег людям не для того, чтобы ранить, а чтобы заставить любоваться своей формой, чтобы отыскивать скрытые параллели с событиями прошлых эпох.