«Я склонен подчиняться правилам и быть, как все» — так говорил герой фильма «Конформист», и этот моральный посыл характерен не только для Италии времен дуче. Для любого общества и в прошлом, и в настоящем приспособленчество – проторенный и надежный способ жизни и выживания, а зачастую, путь к благополучию и успеху. Быть, как все. Не выделяться, всё понимать, но поддакивать. Иногда тихо. Иногда громко, стремясь казаться «святее Римского папы». Знакомая позиция…
Не выделяться даже в грязном месиве, быть с краю – не на взлётной полосе, оправдывать любое мракобесие. И быть, как все, как все, как все.
Духом конформизма пропитана атмосфера, в которой обитает герой пьесы Леонида Подольского «Четырехугольник». Речь в ней идет о некоем маститом писателе, многолетнем редакторе «толстого» журнала, умеющем лавировать и выбирать нужный угол зрения. И не только угол. И в личной жизни зрение его не подвело. Выбор был дальновидный и продуманный, и вот уже его супруга, столь же умело ориентирующаяся в пространстве нужных людей, — лауреат главной литературной премии страны. Но, невзирая на все внешние атрибуты успеха, редактор в глубине души ощущает себя опустошенным и творчески не реализованным. Всё не так, как мечталось. И в литературе, и в личной жизни. И потому главные чувства – раздражение и разочарование. О чем он и говорит своей коллеге по журналу:
«…Мы давно существуем в режиме выживания. И журнал, и вся литература. Мы больше не нужны! Очень мало кому нужны… Литература умирает, а люди остались… Ну скажи, в чем смысл писать стихи? Магазины поэтов не берут. Журналы не читают. И ведь – тысячи поэтов. Сотни тысяч! Не «Стихи. ру», а целая галерея самолюбования! Любительщина… Чистая коммерция, а не литература. Ничего, что могло бы задеть душу. Они думают, что читателя можно зомбировать, а люди просто перестают читать. Они убивают литературу… Впрочем, сейчас нигде и не читают. Никому ничего не нужно… Маленькие люди взялись писать о большом и непонятном. Только кто их теперь помнит, этих маленьких людей с их полуправдой?! Висят портреты и – всё… Всё, что осталось от этих маленьких людей… Винтиков… Замах рублевый, а – пшик!»
Да, маленьких писателей из прошлых времен легко забывают. И не только на родине социалистического реализма. Так происходит везде и всегда. В людской памяти остаются гении, хотя, бывают и исключения. В памяти героя – не только писательская склока и интриги, в ней любовь, и, как водится, предательство. Это он предал свою возлюбленную, талантливую поэтессу, писавшую не так, как все, и не о том, что требовалось. Он легко отрекся от неё там, где задают вопросы и требуют нужных ответов. Предательство больно ударило по любви и судьбе и, возможно, не стало прямой причиной гибели поэтессы, но способствовало ей.
У дружбы и любви на страже – отсутствие корысти и причин. Иначе – купля и продажа друзей, неверных женщин и мужчин. Знакомо всем и повсеместно предательство, то громкое, как джаз, то скрытое мотивом мести…
Нет, это была не месть. Это был страх и конформизм. Желание быть, как все, однако жить при этом лучше всех. Но в памяти любовь осталась живой, потому и чувство вины не умирало. А тут ещё в редакционном самотеке писем вдруг обнаружились чудесные стихи незнакомой поэтессы из провинции, и эти стихи, и образ самой стихотворицы всколыхнули с новой силой воспоминания и пробудили любовь теперь к ней, «далекой и манящей», и так похожей на ту, что была когда-то в его судьбе. Но поэтесса замужем, искренне любит мужа, и бросать его не собирается, тем более, что он требует постоянной заботы, поскольку после инсульта прикован к постели.
По своей сути она не предательница, о чём и сообщает в письме воспылавшему заочной страстью редактору. Она, естественно, польщена вниманием столичного вершителя писательских судеб, но, как говорится «…я другому отдана; я буду век ему верна». Да и редактор женат, причем внешне – весьма успешно.
Привлекает внимание церемония награждения главной литературной премией, лауреатом которой и стала супруга героя. Это пиршество духа (и плоти тоже), которым заправляет меценат-миллионер (инвестор, спонсор…) Катин. Особенно эффектна сцена, когда председатель жюри Белый рекомендует меценату критика Фигурского, как кандидата в жюри на будущий год:
«Фигурский. Готов служить… То есть принять участие… То есть, если потребуется…
Белый. Роман Львович – авторитетный человек в литературе.
Катин. А-а. Авторитетный…
Фигурский пятясь. Спасибо. Кланяется.
Катин. Хочет в жюри?
Белый. Фигурский кашу не испортит. И человек хороший, с пониманием.
Катин. Черт с тобой, бери! Пусть кормятся, так и быть.
Белый. Есть! Спасибо вам, Андрей Иванович. Без вас бы мы… пропали. Критика сегодня… на подножном корму. Совсем читать перестали…
Катин. Ладно. Свободен. Белый раскланивается и задом удаляется, направляется к столу с закусками.»
Подлец себя не видит подлецом, он деликатен для себя в избытке, Себя жалея, хмурится лицом, смывая капли крови после пытки. За все себя готов он оправдать, он — просто выполняет свое дело. Но Каинова светится печать, на мелочах, да и на жизни в целом.
Ох, не всегда светится эта печать. Зачастую запаздывает свечение. Уступает блеску драгоценных металлов и хрустальных бокалов. И тогда звучат тосты горе-меценатов. Вроде, за литературу. Но на деле – против неё.
«Катин. Я пью за нашу литературу. И всех прошу выпить. Приказываю! Всем! Литература – это тоже бизнес. Малый бизнес, как у нас говорят. Да, ваши тексты – это не ценные бумаги. Совсем. И люди. Мелочевка. Где уж там… доброе, вечное… враки… Чтобы вся эта махина работала – реклама, издательства, премии, персонал, торговля… Чтобы кого-то раскрутить, — что нужно? Думаете, талант?
(Возгласы). Деньги!
Катин. Правильно: деньги! Широкий карман! Вот он (оттопыривает свой карман). За карман и предлагаю выпить! Есть карман, есть литература! Это раньше писатели – инженеры человеческих душ. Только: врал Горький! От гордыни врал! Шестеренки с головами!»
А мы — как детали машин средь связей то жестких, то гибких. И, кажется, вот-вот решим и преодолеем ошибки. Решим уравненье свое, где звенья, шарниры и своды металл свой, как люди житьё, ломают за степень свободы.
Но, как видно, не все шестеренки стремятся обрести нужную степень свободы. Некоторым нравится вращаться. Главное, чтобы круг был свой. А в своем кругу можно подойти к приятелю-редактору журнала и замолвить словечко, к примеру, за жену, которая скуки ради увлеклась стихами и патриотизмом.
«Моя жена тоже стихи пишет. Занимается патриотизмом. Это нынче снова в моде. Или, как сейчас говорят, в тренде. Только поэтов теперь, как собак нерезаных. Еле выбил для нее премию. Но, сам понимаешь, труба пониже и дым пожиже. Велела у тебя спросить: напечатаешь? Как-никак, свои люди. Ты – мне, я – тебе…»
И, в самом деле, «ну как не порадеть родному человечку»… Радеют. Но родными редактор и поэтесса так и не стали. Она не смогла предать мужа. Не всё ещё пока продаётся (предаётся) и покупается. И это внушает оптимизм. Да и редактор понял, что вернуть ничего нельзя. Даже если новая любовь похожа на ту, что была безвозвратно потеряна. Вершины четырёхугольника так и не смогли сблизиться. Геометрия чувствам не подвластна.
Состоящим из неба и звезд среди будней легко состояться? Даже зная, что «мир так не прост», ждать и ждать, и не факт, что дождаться. Неизвестно чего и когда, ощущая, что небо и звёзды, это те же песок и вода, и что «рано» становится «поздно».
Оруэлл писал, что «серьёзные, сознающие свою ответственность интеллигенты часто, идут против господствующего в их время течения». Часто, но не всегда. Да и серьёзных интеллигентов никогда не было много.
Жизненная «книга странствий», которую листает в своей судьбе главный редактор, в конечном итоге стала для него книгой разочарований. Лавировал, приспосабливался, угождал, суетился, предавал… Но талант так и не сумел реализовать по максимуму. А любовь потерял… Тем не менее, разочарование героя отнюдь не разочарует читателей или возможных зрителей в случае постановки пьесы Леонида Подольского на театральных подмостках. Пьеса того стоит.
Владимир Спектор
