«Идентичность»: я и мой роман. Речь, которую я произнёс только частично. (Выступление в ЦДЛ)

Хочу поблагодарить всех, кто сегодня пришел, кто меня поздравил с юбилеем, или новым романом, кто сегодня выступал, поблагодарить и за лестные оценки, и за критику. То есть я готов был выслушивать критику, но её не было. Я меньше всего заинтересован выслушивать комплименты. «Идентичность» - очень серьезный роман, заслуживающий широкого обсуждения; мне бы не хотелось только одного: гробового молчания вокруг него, что очень часто случается в современной литературе. Литература – это зеркало общества и хотелось бы, чтобы общество, читатели, хотя бы иногда смотрелись в него.
Сегодняшний вечер юбилейный, но юбилей и презентация романа – случайное совпадение. Для меня главное – именно представление и обсуждение романа.
«Идентичность» - это моя третья опубликованная книга. Всю жизнь мне приходилось работать, зарабатывать. Я просто не мог посвятить себя писательству. В советское время я едва ли мог стать писателем. При моих интересах и взглядах писательство могло означать только либо изгнание из страны, это в лучшем случае, либо тюрьму или психбольницу. К тому же, если литература есть отражение жизни, зеркало, я должен был пройти немалую школу, узнать жизнь. У каждого есть свои университеты. Иначе, что мог бы увидеть в этом зеркале читатель?
Что касается романа «Идентичность», тут еще сложнее. Он в очень большой части, может быть на две трети, посвящен еврейской теме. Но давайте я прочту короткую аннотацию, чтобы было понятней.
«Идентичность – сложный и многоплановый роман: это одновременно семейный эпос и повествование о двухтысячелетних странствиях еврейского народа (галуте), о его истории и традициях, о жизни евреев в России и о государственном антисемитизме в СССР, об ассимиляции и о возрождении национального самосознания после Шестидневной войны. Одновременно это роман о советской и российской жизни, о раздвоении сознания галутных евреев, о борьбе с тоталитарной системой за право на выезд, о демократическом движении в России, о диссидентах и «узниках Сиона», о героической борьбе за свое государство. Наконец, это роман о тысячелетнем русско-еврейском взаимодействии, о древней Хазарии и древней Руси, о том, почему самосознание «малого народа» отличается от самосознания «большого народа». Хочу добавить: это ещё роман о России, о любви к ней и о боли за неё.
Так вот, эта тема, еврейская, находилась под почти официальным запретом. Писать об этом было нельзя. Мало того, и читать было нельзя. И негде. И я тоже ничего не знал. Между тем такой роман требовал очень серьёзных познаний; все эти знания я приобрёл только в последние 25 лет. А до того я тоже был зомби, сыном советской тьмы, как и огромное большинство людей. Библию, например,  нелегальную, протестантскую, я впервые мог взять в руки примерно в возрасте Христа. Я уж не говорю о еврейской истории.
На сегодня я мог бы издать еще как минимум три книги. Два фундаментальных романа: «Распад», который я написал  в восьмидесятые, и «Инвестком». И еще одну толстую книгу повестей и рассказов. Будем надеяться, что все впереди, хотя вы сами знаете обстановку…
Больше всего о писателе говорят написанные им, изданные и неизданные книги. Это первоисточник. Мне представляется, что я в первую очередь пишу не конкретный сюжет, но время, историю страны, историю народа. Это мне наиболее интересно. И в то же время, не всегда, но часто, особенно в больших романах,  я пишу свою биографию. Она все время меняется, всякий раз там есть реальное и вымышленное, но мой главный герой – это всегда я, в разных обстоятельствах, в разных ипостасях. Это не один и тот же человек, но все они похожи на меня. В этом плане «Идентичность» - не исключение, я даже дал своему герою собственные имя и отчество, что есть показатель близости между нами.
«Идентичность – это, в большой степени, роман сознания. Для меня важно не только и даже не столько, что происходит, не сюжет, но в первую очередь – мысли моих героев. Я сам все время думаю, я живу не столько внешней, вещной, сколько внутренней жизнью, и то же происходит с моим главным героем. Тем более в несвободное время, в несвободной стране, когда нельзя было запретить только невысказанную, тайную мысль. Это была особая форма существования, сопротивления.
И еще: я вписываю происходящее, конкретный сюжет, в историю, литературное действие и история пересекаются, сливаются, становятся неразрывными, оттого у меня вообще часто, а в романе «Идентичность» особенно, очень много исторических лиц. Я пишу невыдуманное. Мои герои погружены в гущу социальной, политической жизни.
К роману «Идентичность» я написал более 700 примечаний. Отчасти это связано с тем, что многое из того, о чем я пишу, не очень знакомо широкому читателю, а я на него рассчитываю. Но и еще, с другой стороны: я рассчитывал (и рассчитываю), что мой роман переведут на иностранные языки. Хотят тут, конечно, сложно гадать – у нас в стране нет отлаженной, вообще нет системы литературных агентов и литературных агентств.
На роман «Идентичность» у меня ушло примерно два года, писался он легко, очень легко, он, видимо, вызрел внутри меня, хотя я пока не собирался его писать. Этот роман был у меня в отдаленных планах, на своем сайте я обозначил его «Родословная», достаточно условно, мне виделось что-то маркесианское, что-то в духе знаменитого романа израильского писателя Меира Шалева под названием «Русский роман». Сейчас же я собирался написать небольшую повесть, представлял, видел зримо лишь отдельные эпизоды. Но сел писать и – эпизоды, темы, картины рождались одни за другими; я заканчивал один эпизод (главу) и уже видел следующий. Вскоре я понял, что пишу «Родословную»; от Маркеса там почти ничего нет. Разве что эпический дух, некоторая символика. Это реализм, то, что я пишу, с некоторыми вкраплениями фантастического реализма. Вместе с тем мне представляется, что это очень интеллектуальный роман, с множеством отсылок к науке: к популяционной генетике, например, или к истории раннего средневековья.  К древней Хазарии, к древней Руси, к этнологии. Такой комбинированный, интеллектуальный роман, где художественное переплетается с публицистическим, с научным. В некотором роде художественная энциклопедия.
Я очень четко отдаю себе отчет, что мой роман понравится не всем, даже, вероятно, очень многим не понравится.
Хотя с главной темы, о государственном антисемитизме в СССР, ныне снято табу, он, т.е. мой роман, снова идет против течения. Увы, течение сейчас в том, что  всякая власть – и царей, и генсеков, и президентов – исключительно от Бога. Что все всегда было хорошо. У меня же: существуют разные формы тоталитаризма, и они близки, даже  родственны: фашизм, нацизм, коммунизм. Как родственны гестапо    и НКВД.Я вижу себя продолжателем великой русской литературы, той литературы, которая всегда была в оппозиции.
Роман «Идентичность» в очень большой степени о советской, да и о постсоветской жизни. Между тем у каждого поколения есть своя главная тема. Так вот, такой темой для моего поколения, казалось бы, должен был стать распад СССР. Добросовестный анализ происшедшего. Казалось бы, но не стал. Я думаю, что в определенной степени причиной тому стало измельчание нашей литературы. Писатели старшего поколения, на одно-два поколения старше, очень много и очень сильно написали о войне. Хотя там тоже не все было однозначно. Но вот о распаде СССР – нет. Налицо очень субъективный взгляд. Нежелание смотреть в лицо правде.
Роман «Идентичность» частично касается этой темы. Но только частично, по касательной. Между тем, я хотел бы сказать, тема распада СССР – главная моя тема. Как и тема неудачи и слабости демократического движения в России. О демократическом движении, что оно из себя представляло, есть несколько очень интересных, мне кажется, страниц, в романе «Идентичность». Хотя больше об этом в других произведениях: в романе «Финансист», который я сейчас пишу, и в романе «Политик», который я напишу, если только Бог даст.
Романом «Идентичность» я, вероятно, закончил для себя в основном еврейскую тему. Исполнил свой долг. Мои знания были ограничены, я принадлежал к поколению, которое утратило язык и культуру, я, можно сказать, полностью выложился  в этом вопросе и исчерпал себя. Написал все, что знал и все, что чувствовал. Творчество для меня всегда исповедально.
Теперь я с чистой совестью могу вернуться к главной своей теме, к роману «Финансист». Это – судьбоносное время, 1992-1994 годы, время становления Новой России, когда была заквашена современная российская история. Но это прямо-таки заколдованный роман. Я работал над ним в 2008-2011 годах, еще не имея достаточного писательского опыта, после долгого перерыва. Я очень много читал, входил в тему; с другой стороны, моя собственная история была у меня перед глазами. Потом я вынужден был оставить этот роман – пришлось писать вещи менее значительные, но, главное, менее объемные. Только год назад я смог вернуться к этому роману (за  пропущенное время я написал несколько других), увы, начинать пришлось практически с начала. За год я написал 22 главы, это малая часть, я понял, что потребуется еще очень много времени. И опять меня рвут на части разные дела и проекты. Возникает фундаментальный вопрос, который стоит перед многими литераторами: что делать? Продвигать уже написанное, работая на будущее, которого может и не быть? Или создавать новое, махнув рукой на признание, которое нужно для этого нового. К сожалению, в России сегодня нет серьезных литературных агентов, я об этом уже говорил, а сама литература, по большому счету, находится в бедственном положении. Только все об этом стыдливо молчат.
В заключение, возвращаясь к роману «Идентичность; я хочу сказать, что мне дoроги мои герои: и те, у кого были прототипы, с которыми я был знаком, или только слышал о них; и те, кого создало мое воображение. Но у воображения тоже был очень мощный и богатый источник: имя ему – реальность.